Сказка о поэтах

I

Туманом и негою дышит в саду базилик.

Захлопали крылья, мигнул на подставке ночник.

Хозяин уснул. Ты проходишь сквозь толстые ставни,

И я предвкушаю твой лунный, робеющий лик.

Крылатая струнка! Склонилась над узеньким ложем,

Неброско пригожая, будто индийский тростник,

В очах отражается словно в теплящейся ртути,

Как спит этот смертный, подмяв под себя пуховик:

«Еще один, многострадальной судьбы моей отчим,

Не толст и не тонок, не юноша и не старик.

О, сколько их было, хозяев богатых и бедных!

У этого мало одежды и множество книг.»

Глядишь на морщины его при дымящейся лампе,

Предчувствуешь, видимо, неизреченный тайник,

А я, из-под медного неба, горю нетерпеньем 

Вкусить наконец-то улыбки твоей сердолик.

Он снова закашлялся. Тает над пламенем дымка,

Пахнуло сандалом — о, дивный, томительный миг!..

Язык раздвоился у старой обшарпанной лампы:

То пленник безумный к возлюбленной деве приник.

II

Черновик на серой китайской бумаге:

«Во имя Аллаха Милостивого, Милосердного!

В год 834-й Хиджры Пророка (мир ему и благословение)

Ода

на посещение Владыкой правоверных, светочем Вселенной

и надеждой страждущих Эмиром бухарским (да пребудет с ним благословение Аллаха)

гробницы святейшего шейха Бахауддина (да пребудет над ним милость Его),

сочиненная недостойным и косноязычным слугой Акифом ибн-Мишари Ширази.

Часть первая.

Восхваление Пророка (мир ему и благословение)

(составить из готовых)

Часть вторая.

Восхваление святейшего шейха Бахауддина (да пребудет над ним милость Его)

(переделать)

Часть третья.

Прославление мудрости светлейшего эмира (да пребудет с ним благословение Его)

Салам тебе, Владыка, и калам,

По верности ты судишь и делам,

По всей земле, на все пути четыре

Тобою прославляется ислам.

Позволь же недосто...

(здесь тушью и пером мастерски нарисована

лампа арабской работы в форме лодки,

из носика клубами валит дым)

По признакам узнаем слуг надежных,

По видимым достойному тылам  крылам

По участи узнаем недосто... 

(дописать)»

(большая клякса, промокшая с другой стороны листа)

(на обороте)

«волам, вертелам, щеглам, орлам, жезлам, долгам, пополам, зеркалам, кандалам, козлам, котлам, маслам, послам, муллам, ослам, пиалам, столам, удилам, хлам, похвалам, воробьям»

(та самая клякса, из которой выбегают воробьиные лапки,

а слева жирное пятно — похоже, лист угодил еще и в масляную лужу)

III

«... Когда поэты прекратили дозволенные речи, Сулейман ибн-Дауд обратился ко мне:

— Золото тебе ни к чему, огненноликий! Проси чего хочешь, и пусть речь твоя будет правдива как твоя нагота, о далекий от людских обычаев! 

Я ответил:

—        Сказано не здесь и не мной:

Огонь и медь — творения Твои,

Елей, фитиль — даяния Твои,

Еще бы знать, кому светить сегодня?

Неясны мне желания Твои.

Дрогнул, зашептался дворцовый сад. Сулейман выгнул бровь, а затем отвернулся и долго разглядывал стену, где были нарисованы львы, преследующие газелей и всадники, преследующие львов. Наконец ответил, словно размышляя вслух:

—        Как отрадно, мой друг, и отрадно вдвойне,

Что ты чужд бесконечной людской болтовне,

Но задачей своей ты, увы, добавляешь

Мне собратьев непрошеных по седине.

Неспособный приказывать собственной силе  

Неспособен творить с мудрецом наравне,

Одиночество ж точит не хуже коросты,

И недуг этот небезопасен извне.

Человека и джинна различны дороги.

Мне претит даже мысль о возможной войне,

Но из джиннов на этой коровьей лепешке

Ты единственный, кто благороден вполне.

Ты умен, и не будешь теплиться подобно

Одинокой и тусклой, увы, головне,

Обитая в Убежище Масла и Меди…

Жаль, что огненный дух закисает в вине.

Он шепнул распорядителю, и слуги принесли лампу из белой меди*, начищенную до блеска, а с ней стеклянную чашу, полную оливкового масла, зеленого как китайский нефрит. Сулейман взял лампу в шуйцу, чашу в десницу, долил масла и поднял лампу, чтобы все видели. Глянул туда-сюда с неизменной своей хитрецой, и вдруг подмигнул мне — душа невольно вскрикнула… Я очнулся на островке среди масляного моря. Далеко вверху покачивался серый небосвод, в котором тускло отражалось мое огромное лицо. 

— Удобно ли тебе? — прогудел снаружи голос Сулеймана.

— Лучше не бывает! —  отозвался я.

— Прекрасно!.. Да, чуть не забыл: дворец, возведенный твоим песнопением, достается второму победителю. Будь счастлив!

Это последнее, что я слышал от него. С тех пор я — раб лампы и твой раб, о хозяин…»

*белая медь - мельхиор

IV

Застлалось небо пеленой, опал дорожной пылью зной,

Запели сумерки в окне глубокой, жалобной струной.

Не блеском девичьей серьги, не подаянием деньги —

Теплом протянутой руки раскрылось небо надо мной.

Закат краснел как нежный лал, дымил-благоухал сандал…

Я никогда не помышлял о жизни чуточку иной!

Не назиданием душе, не смальтою на витраже,

Невестой в синей парандже раскрылось небо надо мной.

То не гогочут кипчаки, не зверя травят гончаки,

Не сердце скачет взапуски с необъяснимою виной,

То мчится, челноком стуча, станок Небесного Ткача.

Шелками с черного плеча раскрылось небо надо мной.

И глуповат, и глуховат, и переполнен как гранат,

Смотрел я, сказочно богат сей полновесной глубиной,

И думал: «Есть куда идти! И что еще там, впереди…»

Благословением пути раскрылось небо надо мной.

(из рукописей ибн-Мишари)

V

Копия описи, лист 1:

(уничтожено огнем)«...о Высочайшему повелению, в связи с позорным проигрышем в состязании на лучшую оду, посвященную посещению Его Величеством (да пребудет с ним благословение Аллаха) гробницы святейшего шейха Бахауддина (да пребудет над ним милость Его), у придворного поэта ибн-Мишари изъято:

—  халат серебряной парчи с эмирского плеча, один;

—  золотая брошь для тюрбана, одна;

—  серебряное блюдо для плова, одно, и к нему шелковая скатерть с китайской вышивкой;

—  триста таньга в кожаном кошельке с надписью: «Достойнейшему»;

—  серебряное зерка…» (далее уничтожено огнем)

Копия описи, лист 2:

(уничтожено огнем) «…влено в знак милосердия:

— Коран и деревянная подставка к нему, а также молитвенный коврик, шелковый тюрбан и старые четки из можжевельника;

— ложе без балдахина, одно;

— матрас из конского волоса, один;

— одеяло ватное, одно и четыре...» (уничтожено огнем)

Копия описи, лист 3:

(уничтожено огнем) «... шинчик с индийским снадобьем для прочищения горла, один;

— лампада из белой меди высотой пять вершков, на крышке и стенках нанесены алмазным резцом некие знаки. По словам ибн-Мишари, эти знаки ему неизвестны, поскольку последняя найдена им по дороге в Коканд, чему вполне можно верить судя по сохранности.  Оставлена в пользование как не представляющая ценности для казны, а к ней:

— горшок масла для освещения, один, и огниво, а также по настоятельной и неоднократной просьбе ибн-Мишари:

— чернила, бумага и тому подобное, необходимое для того, чтобы вышеупомянутый мог оправдаться перед…» (уничтожено огнем)

VI

Писано наспех тушью на конце шелкового тюрбана:

«Семь раз процеженный шербет давно уж выпит из пиал.

Осадок пахнет райским садом, но вкус навеки потерял.

Безумцы, жаждущие счастья, подслащивают бытиё,

Чтоб ненадолго провалиться в очередное забытьё.»

VII

Посреди бадахшанских заснеженных гор

Растянулся долины зеленый шатер.

Там, в ущелье за старым покинутым садом

Речка прыгает с горки крутым водопадом.

По заросшей тропе, на июньском закате

Проходил мимо дервиш в лоскутном халате.

Из котомки доставши, седую лампаду

Закопал под камнями на дне водопада.

Постоял, будто слушал условленный знак,

На секунду качнулся верблюжий колпак.

Протянул к воде руки — был сладок глоток,

Помолился и молча ушел на восток…

Медь не глина, однако не меньше хрупка,

Прогрызет водопад старой лампе бока.

Может, век промелькнет, или может быть два,

Потекут по реке Сулеймана слова:

«Полусфера истлела под тяжестью дней,

Не смотри что на ней, драгоценность — под ней,

Это медное небо над ликом поэта

Зеленее травы меж могильных камней».

                                                                       06.07.2011